Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

Если поторопиться, может, ему даже удастся посмотреть вторую часть музыкального шоу Лоренса Уилка.

Дюссандер поспешил к двери в подвал, открыл ее и включил свет. Затем вернулся на кухню и достал из тумбы под раковиной упаковку зеленых пластиковых пакетов. Вытащив один, старик подошел к телу бродяги. Кровь, залившая весь стол, стекала вниз, образуя яркие пятна на потертом бугристом линолеуме и джинсах бродяги. Стул тоже оказался перепачканным, но все это можно было вытереть.

Дюссандер приподнял голову бродяги. Она легко откинулась назад, словно они были в парикмахерской и собирались вымыть волосы. Дюссандер надел на него сверху пластиковый мешок, скрывший голову, плечи и весь торс. Затем старик расстегнул ремень мертвого гостя, вытащил его из потертых шлевок и затянул на пару дюймов выше локтей. Пластик зашуршал, и Дюссандер принялся тихо мурлыкать популярную песенку.

Старик ухватился за ремень и потащил бродягу к подвалу – ноги убитого в старых, разбитых ботинках разъехались в стороны, оставляя на полу кровавый след. Что-то со стуком свалилось на пол: увидев, что это вставная челюсть, старик поднял ее и сунул бродяге в передний карман.

Наконец ему удалось дотащить тело до двери и оставить в проеме. Голова мертвеца свесилась на вторую ступеньку. Дюссандер обошел труп и принялся толкать его ногой, пытаясь сбросить вниз. Ему это удалось только с третьей попытки, и тело, как гуттаперчевое, покатилось по лестнице. Где-то посередине оно сделало кульбит и с глухим стуком распласталось животом вниз на полу подвала. Один ботинок слетел с ноги убитого, и Дюссандер взял себе на заметку не забыть его убрать.

Старик спустился в подвал, снова подхватил тело за ремень и подтащил к верстаку. Слева от него аккуратным рядком стояли лопата, грабли и мотыга. Дюссандер взял лопату. Физиче ская нагрузка ему точно не повредит и даже поможет размять старые кости.

Внизу стоял неприятный затхлый запах, но Дюссандера он особенно не беспокоил. Раз в месяц (а точнее – раз в три дня после каждого убийства) он обрабатывал подвал дезинфицирующим средством, а для проветривания наверху у него имелся

вентилятор, не позволявший запаху пропитать весь дом в самые жаркие дни. Он хорошо помнил излюбленную присказку коменданта концлагеря Бельзен Йозефа Крамера, что мертвые не молчат, только слышим мы их с помощью обоняния.

Выбрав участок в северном углу, Дюссандер принялся копать могилу размером два с половиной на шесть футов. Он уже углубился на два фута, то есть проделал почти половину работы, как вдруг его грудь пронзила острая боль, будто от заряда картечи, а перед глазами все поплыло. Затем боль – невероятная и жгучая – спустилась по руке, как если бы кто-то ухватился за кровеносные сосуды и теперь их растягивал, пытаясь разорвать. Лопата выпала из рук, колени подогнулись. Он с ужасом подумал, что вот-вот свалится в эту могилу сам.

Каким-то непостижимым образом Дюссандер сумел доковылять до верстака и с трудом присел. На его лице застыло выражение идиотского изумления – он сам это чувствовал, – какое бывает в старых немых комедиях, когда актер вляпывается в коровью лепешку или получает удар закрывающейся дверью. Дюссандер опустил голову между коленей и никак не мог вдохнуть полной грудью.

Прошло пятнадцать минут. Боль немного отпустила, но Дюссандер сомневался, что сможет подняться. Он впервые столкнулся с реалиями старческого бытия, которых до сих пор ему удавалось избегать. От подступившего ужаса на глаза навернулись слезы. В этом сыром и вонючем подвале смерть дала ему о себе знать холодным дыханием. И она могла еще вернуться за ним. Однако он не собирался умирать здесь, во всяком случае если от него хоть что-то зависело.

Старик медленно поднялся, прижимая руки к груди, будто так мог помешать себе развалиться на части, и, шатаясь, сделал пару шагов в сторону лестницы. Споткнувшись о вытянутую ногу трупа, он с криком упал на колени. Грудь снова пронзила острая боль. Дюссандер взглянул на ступеньки. Их было двенадцать. Освещенный проем двери казался издевательски далеким.

– Ein… – произнес Курт Дюссандер, усилием воли заставляя себя подняться на первую ступеньку. – Zwei. Drei. Vier[18].

Подъем до кухни занял двадцать минут. Дважды на лестнице боль напоминала о себе, и старик, закрыв глаза, пережидал приступ с закрытыми глазами, отлично понимая, что, если она вернется с той же силой, что и в подвале, он скорее всего умрет. Но оба раза боль отступала.

Он еле добрался до стола, стараясь не запачкаться кровью, которая уже начала свертываться на полу. С трудом дотянувшись до бутылки с виски, он сделал глоток и закрыл глаза. Посидел, пережидая боль. Через пять минут он медленно двинулся в сторону гостиной: там, на маленьком столике, стоял телефон.

В четверть десятого в доме Боуденов раздался телефонный звонок. Тодд сидел на диване, поджав ноги, и готовился к экзамену по тригонометрии. Эта дисциплина, как и все, связанное с математикой, давалась ему с трудом. Отец находился в той же комнате и складывал на портативном калькуляторе цифры с корешков чековой книжки. На его лице отражалось недоумение. Моника, расположившаяся ближе всех к телефону, смотрела фильм про Джеймса Бонда, который Тодд записал с телевизора за пару дней до этого.

– Алло? – спросила она, взяв трубку. Потом, слегка нахмурившись, протянула трубку сыну: – Это мистер Денкер. Он очень взволнован. Или расстроен.

У Тодда екнуло сердце, но виду он не подал.

– Правда? – Он подошел и взял трубку. – Привет, мистер Денкер.

Дюссандер говорил хрипло и отрывисто:

– Приезжай прямо сейчас! У меня сердечный приступ. Похоже, серьезный.

– Правда? – нарочито беззаботно произнес Тодд, боясь, что не сможет скрыть охватившего его страха. – Это правда здорово, но сейчас уже поздно, и я занимаюсь…

– Я знаю, что ты не можешь говорить, – сказал Дюссандер тем же хриплым, почти лающим голосом. – Но выслушай меня. Я не могу вызвать «скорую»… по крайней мере сейчас. Сначала тут надо… прибраться. Мне нужна помощь, а значит, и тебе тоже.

– Ну, если это так срочно… – Пульс у Тодда подскочил до ста двадцати ударов в минуту, но лицо оставалось спокойным. Он предвидел, что рано или поздно все закончится именно так. По-другому и быть не могло.

– Скажи родителям, что я получил письмо, – посоветовал Дюссандер. – Очень важное. Понятно?

– Да, хорошо, – согласился Тодд.

– Посмотрим, на что ты годен.

– Конечно, – подтвердил Тодд и, заметив, что Моника, забыв о фильме, смотрит на него, широко улыбнулся. – До встречи.